Вы все, разумеется, знаете, что Канны наконец-то простили Ларса фон Триера за его нелепый перформанс с упоминанием Гитлера. И даже включили его новый фильм во внеконкурсную программу.
Это, конечно, радостно.
Но куда веселее было бы, если бы Триер отказался от этого предложения. Бикоз фак ю, зетс вай.
Отказался бы и поехал на Московский международный кинофестиваль, который в этом году из-за нежелания пересекаться с ЧМ по футболу стартанул весной, а не летом.
"Россия нравится мне всё сильнее и сильнее, - говорил бы прославленный датчанин на пресс-конференции. - Она вполне могла бы стать главным героем одного из моих фильмов".
Журналисты бы переглядывались друг с другом, ухмылялись бы с хитрым прищуром от глубокого понимания этой метафоры и записывали в свои блокноты столь гениальную мысль, чтобы потом включить её в свои не столь гениальные материалы.
Вдруг Триер бы сделал паузу и занёс кулак над столом. Фоторепортёры бы отреагировали на это, активнее защёлкав затворами, чтобы не упустить ни одного жеста.
"Я симпатизирую не Гитлеру, а Сталину", - выпалил бы режиссёр на ломаном русском, проглотив последний слог "-ну" от осознания эмоциональности наступившего момента. Затем он достал бы из пиджака затрёпанный портрет вождя и страстно бы его поцеловал.
Щелчки фотоаппаратов слились бы с коллективным возгласом удивления.
Внезапно повисла бы звенящая тишина.
В этой тишине отчётливо было бы слышно, как упал на стол толстый седой ус Никиты Михалкова - президента ММКФ, который впервые за долгое время посетил пресс-конференцию своего фестиваля.
Тишина охватила бы весь мир, каждый его уголок, все люди замерли бы на своих местах, тяжело дыша.
Депутат Поклонская прервала бы свой 55-й - юбилейный - просмотр "Нимфоманки", в её кабинете пронзительно зазвучала бы сирена, в одной её стене открылся бы тайный ящик с заготовленными "рыбами" для доносов, а из другой стены выехал бы затюнингованный Бэтмобиль с огромным портретом Николая Второго на капоте. "Если уж начала, то иди до конца", - с придыханием восклицала бы Наталья, и крупная слеза гордости за себя и Отечество стекала бы по её милой щеке.
Павел Грудинин рвал бы на себе рубашку, и от этого пуговицы, совершая головокружительные кульбиты, летели бы на пол, будто крупный летний град. Он бы кричал: "Дания с нами! Триер - кандидат от народа! Я на ММКФ никогда не ходил, но в этот раз точно пойду. Клубника! Репрессии! Тряяяяяямс!"
Директор Каннского кинофестиваля Тьерри Фремо, вглядываясь в лазурь Лазурного берега, разбивал себе лоб ладонью, шепча что-то на французском, и в его речи можно было бы отчётливо разобрать слова "долбоёб" и "ебанутый".
В этот момент в пресс-центр ММКФ внесли бы огромный торт. Торжественно, с фанфарами, с парадом из полуголых супермоделей, груди которых прикрывали бы разорванные пионерские галстуки.
Никита Михалков поднял бы свой ус со стола, првертел бы его задумчиво в пальцах и вдруг накинулся бы на Триера, окунув его наглое лицо (да что уж там - всю наглую голову, в том числе уши) в сладкий розовый крем торта. Оба вдруг захохотали бы от души, как малые дети, и весь мир слышал бы этот заливистый смех, знаменующий начало чего-то, но непонятно пока, чего именно. Весь мир. Даже всадники Апокалипсиса приостановили бы своих коней из-за энергии, исходившей от этого хохота, и на полпути к грешной Земле развернулись бы на сто восемьдесят градусов. "Нашу работу сделают за нас сотрудники СМИ", - заявил бы один из всадников.
Но всему этому не суждено было случиться, ведь Триер оказался слишком скучным и решил ехать в Канны, а у Михалкова, кажется, не выпадают усы.
(Все совпадения с реальными персонами случайны, полёт больной фантазии не направлен на оскорбление чьих-либо чувств. Пожалуйста, не оскорбляйтесь, даже если вам очень хочется это сделать.)
